|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|||
|
Хозяин. Она любила субботние дни. За то, что Хозяин никуда не торопился и уделял ей почти все свое внимание. Утром, зайдя с улицы, она забиралась к нему в постель. Он, как всегда, прогонял ее на ковер, но делал это совсем не строго, так что, повозившись, она отвоевывала себе место в его ногах и лежала там, свернувшись калачиком, пока он не вставал завтракать. Тогда она бежала за ним следом на кухню и с удовольствием поглощала свою долю субботнего пира - свежую сырую рыбу и молоко. Хозяин не признавал консервов, да и она их, признаться, недолюбливала. Наевшись, она сладко засыпала и в полудреме следила за тем, как хозяин живет в ее пространстве. Их обоих раздражали телефонные звонки, но, увы, Хозяин был еще недостаточно стар, чтобы телефон замолчал совсем. У него оставались еще друзья, которых он старался не принимать дома, но милостиво встречал по телефону. Она всегда ложилась подальше от телефона, полагая эту черную штуку своим главным врагом. Однажды она даже попыталась сбросить его на пол, но старая пластмасса только крякнула в ответ, после чего звонок сделался еще пронзительнее. Она спала весь день. Перемещалась по ковру вслед за солнечным горчичником и вставала, потягиваясь, только когда таял последний пыльный луч. Это означало, что начинается вечер. Хозяин разжигал камин и садился в старое плюшевое кресло. Она, прижимаясь щекой к его пледу, просилась на руки. Он делал вид, что сердится, но, задумавшись, сам не замечал, как она оказывалась у него на коленях. В камине разгоралось пламя, и по стенам начинался карнавал теней. Угловатая тень Хозяина и Ее грациозный силуэт, отступив в дальний угол, наблюдали за балом, вслушиваясь в невидимую музыку. Оглушительно тикали часы. А потом начиналось чудо, которое она полагала главным праздником своего нехитрого существования. Хозяин начинал говорить. Неопрятный старик в поношенном халате, брюзгливый и вечно хворающий, превращался в драгоценный сосуд, хранилище Голоса. Как он говорил! За каждым его словом таились предметы, запахи, желания. Он брал пыльный альбом своих воспоминаний и прикасался к нему Голосом, как колдовским посохом. И из ничего, из пожелтевшего мусора, рождались истории, одна другой краше. И она, бессловесная тварь, однажды пришедшая в этот дом из жалости к чужому одиночеству, теперь сама была воплощением одиночества, слушая Голос, поющий о прошлых страстях. То, чего так не хватало на ее помойках - чистота, добро и нежность - жило в его рассказах естественно, как воздух. То немногое, чего она не понимала, не мешало ей чувствовать каждую ноту его молчаливого ноктюрна. Рассказывая, он молодел. Будто из-под написанного маслом мрачного портрета вдруг проглядывал его первый карандашный набросок - стремительный полет бровей, курносое самодовольство и твердо сжатые губы будущего кавалерийского офицера. Она боготворила его таким - мальчишкой, не потерявшим ни одной веснушки в войнах с собственной судьбой.
|
|
|
|
|
||
|
|
||
|
|
|
|
|
|
||
|
|
||
|
|
Он всегда рассказывал об одной женщине. Похоже, других для него просто не существовало. Она не любила разговоров об этой, единственной, и шершавыми ласками останавливала их, как могла. Иногда он уступал, и в свете угасающего камина можно было разглядеть странную игру двух силуэтов - большого и маленького. Иногда прогонял ее с колен, а то и вовсе на улицу. Ведь он, как мы помним, был старым, брюзгливым и - чего греха таить - сумасшедшим стариком. Иногда его милость простиралась до попытки придумать ей имя. Но кошачьи имена не шли к ее смышленым глазкам, а человеческих она, по его разумению, не заслуживала. Каким бы долгим не бывал вечер, он всегда заканчивался раньше срока. Старик, кряхтя, укладывался в постель, а она, нехотя одевшись и встав на ноги, уходила домой. Воскресенье полагалось проводить с мужем и детьми, а с понедельника она, как все, ходила на службу. Придя домой, она нервно пила валерьянку, шепча неизменный тост за то, чтобы Хозяин дожил до следующей субботы.
|
|
Copyrights © 2003-2004 Все права защищены.
